Протянув руку, она бросила быстрый вороватый взгляд в угол. Филипп, уткнувшись в тарелку, ел стейк. Может, не заметит? А если заметит, так и что? Не полезет же он прилюдно отбирать у нее сигарету!

Все эти размышления не заняли и секунды. Подцепив ногтем, Бруни вытащила сигарету, Пабло поднес зажигалку, первая глубокая затяжка…

Белобрысый оказался рядом внезапно; не стал тратить слов — молча протянул руку. Она заколебалась, бросила взгляд на Пабло — тот сидел с недоуменной мордой.

— Не вынуждай меня прибегать к силе, — нахмурился Филипп.

Бруни сама не знала, что нашло на нее в этот момент. Глядя на него в упор, она демонстративно сделала еще одну затяжку — и неожиданно, резким движением, вогнала пылающий кончик сигареты, как в пепельницу, в самую середину протянутой к ней широченной, точно лопата, ладони.

Он не вскрикнул, не отдернул руку. Лишь в глазах промелькнуло что-то такое, от чего Бруни подумала: «Сейчас убьет!»

Рука сжалась, скрыв окурок, Филипп молча развернулся и направился в сторону туалета.

Оставить этот инцидент без объяснения было нельзя — пришлось рассказать Пабло всю правду. Ну, почти всю, не считая двух ночей, проведенных с белобрысым и некоторых оскорбительных пассажей из письма папочки.

Она рассказывала, и приутихшая было за день ярость вскипала в ней с новой силой. Мало всего остального — так еще эта нелепая сцена! Из-за одной-единственной несчастной сигаретки!

Пабло был в ужасе — как вообще можно такое терпеть?! — неприязненно косился на угловой столик и назвал воспитательные методы Майкла Э. Трента «средневековым самодурством». Но даже его искреннее сочувствие не могло исправить испорченного настроения Бруни.

Наконец, увидев, что ее никак не удается расшевелить, он предложил:

— Белиссима, может, поедем ко мне?! Там найдется кое-что получше сигарет, чтобы поднять тебе настроение!

Она не знала, что именно он имеет в виду: секс или кокаин — но и то, и другое было сейчас кстати: расслабиться, забыть обо всем и выбросить наконец из головы этого поганого белобрысого придурка с его хамскими манерами, усмешками и молчанием.

— Да, поехали, и побыстрее! — решительно выпрямилась Бруни.

В конце концов, это ее любовник, и они больше двух недель не виделись — и она действительно по нему соскучилась! Подставила губы для поцелуя — Пабло припал к ним со всем присущим ему латиноамериканским пылом.

У дома бразильца они были уже через четверть часа.

— Дитрих, сейчас я заберу все, что нужно, из багажника, и можешь ехать домой, — сказала она, выходя из машины.

Под «всем, чем нужно» подразумевалась оленья голова. Вытащив из багажника щетинившийся острыми отростками пакет, Бруни поставила его на тротуар — сейчас Пабло загонит свою машину в гараж и придет, не самой же ей тащить наверх эту штуку! Обернулась и чуть не столкнулась с незаметно подошедшим Филиппом.

— А ты тоже поезжай домой, — посоветовала Бруни. — Впрочем, можешь посидеть и тут, где-нибудь на лестнице — ты же понимаешь, что Пабло не обязан пускать тебя к себе в квартиру. Нам там третий не ну-ужен, — насмешливо мурлыкнула она и провела пальчиком по его плечу — пусть-ка вспомнит!

Желваки на щеках у белобрысого так и заходили. Нет, все-таки ревнует, что бы он там ни говорил! У мужчин это на уровне инстинкта!

Секс и кокаин, точнее, в обратном порядке: кокаин и секс — именно этого Бруни ждала и именно это получила. Пабло рассыпал порошок по стеклянному столику, сделал две дорожки и протянул ей серебряную трубочку:

— Давай сначала ты, Белиссима!

Вдох и… у-ухх! — словно кто-то ударил изнутри по глазам. Бруни зажмурилась и помотала головой от остроты этого первого ощущения.

— Осторожно, порошок сдуешь! — отодвинул ее от столика Пабло. — Дай-ка я тоже! — Нагнулся, вдохнул: — Бр-р!!! — помотал головой, как и она, и выпрямился. Глаза его ярко блестели.

Наверное, они подумали об одном и том же, потому что когда Пабло обнял ее и подтолкнул к дивану, Бруни уже и сама со смехом тянулась к нему, нетерпеливо расстегивая его рубашку…

Проснулась Бруни непонятно когда и непонятно где. Сердце отчаянно колотилось, и было ощущение, будто случилось что-то страшное. Лишь через несколько секунд она осознала, что лежит в постели Пабло, рядом похрапывает он сам, а за окном светает.

Чувство тревоги все не проходило. Сон, что ли, дурной приснился? Что-то там было красное — единственное, что запомнилось.

Она с трудом приподнялась — голова казалась горячей и тяжелой. Тело было покрыто липким противным потом, а сердце продолжало колотиться.

Сколько она спала? Часа два? Три?

Да, кажется, так… Сначала они занимались любовью, потом решили, что нужно срочно повесить над изголовьем оленью голову — и вешали ее, с хохотом прыгая по кровати нагишом. Потом Пабло прицепил на рог трусики Бруни и заорал: «Трофей, трофей!»… а потом они снова занялись любовью…

Еще бы поспать, но во рту было словно песком набито, так сухо и противно. И красное… смутное неприятное воспоминание по-прежнему не отпускало.

Бруни встала, подошла к окну. Снаружи было белым-бело, даже дома на противоположной стороне улицы скрывались в тумане. И, словно по контрасту — сочетание красного и белого — вспомнился этот сон, дурацкий и тошнотворный: белобрысый (опять чертов белобрысый!) протягивает руку, как тогда, за сигаретой — и вдруг на ней, сама собой, появляется алая точка, она стремительно расширяется, расползается на всю ладонь… И нет сил сдвинуться, позвать на помощь — а Филипп смотрит на нее с усмешкой, будто не замечая, что его рука превращается в алую бесформенную массу…

Бр-рр!

Бруни потрясла головой, прошла на кухню, достала из холодильника кока-колу и стала пить ее прямо из горлышка. Снова выглянула на улицу — кроме тумана, ничего не было видно. Но Филипп где-то там — наверняка у него хватило вредности не поехать с Дитрихом, а остаться караулить ее.

Конечно, не стоило обжигать ему руку, но сам виноват, довел! Из-за одной сигареты перед всеми опозорил!

Она попыталась снова разозлиться, но не получалось, наоборот, появилось мерзкое ощущение, будто она обидела бессловесную тварь, которая не может дать сдачи. Да, уж он-то бессловесный! Сидит сейчас, небось, и репетирует те гадости, которые скажет, когда она выйдет! Интересно, он хоть руку перевязал?

Ладно, в конце концов, какое ей дело до папашиного наймита, хама и зануды!

Но злиться по-прежнему не получалось — может, из-за дурацкого сна?

Бруни вернулась в спальню и, чуть поколебавшись, начала собирать вещи. Пабло спал, повернувшись к стене, над изголовьем вырисовывались очертания рогатой головы, на одном из отростков смутно белели трусики. Черт с ними — достать их, не влезая на кровать, невозможно, а Пабло, если проснется, может потянуть ее обратно в постель.

Она оделась, кое-как наспех причесалась и вышла из квартиры. И лишь когда замок щелкнул, сообразила, что нужно было позвонить и вызвать такси.

Ладно, что теперь говорить… Бруни огляделась — на площадке никого не было. И на подоконнике площадкой ниже — тоже.

Где же он?!

Ей стало как-то не по себе, и, перепрыгивая через ступеньку, она поскакала вниз по лестнице.

Филипп обнаружился на подоконнике первого этажа. При виде него Бруни испытала такое облегчение, чуть ли не радость, что сама себе удивилась.

Украдкой бросила взгляд на его руку — на вид вполне нормальная, правда, ладони не видно… наверное, все-таки там есть ожог.

При виде нее белобрысый не выразил ни малейшей радости, даже не шевельнулся, и лишь когда Бруни подошла почти вплотную, соскользнул с подоконника и выпрямился.

— Пойдем? — спросила она, не зная, что еще сказать.

Он пожал плечами, развернулся и шагнул к лестнице.

До дома они доехали быстро — повезло, почти сразу наткнулись на такси. Филипп всю дорогу молчал, глядя в окно; рука его лежала на колене ладонью вниз, к невозможно было рассмотреть, большой ли там ожог, а спрашивать Бруни не решилась. От его давящего мрачного молчания ей было не по себе — уж лучше бы он хамил, тогда бы нашлось, что ответить.